Экономический паразитизм, пиявки и финансовая система

Биологическое употребление слова «паразит» – это метафора, заимствованная из древнегреческого языка. К чиновникам, ответственным за сбор зерна для общинных праздников, присоединялись в обходах помощники. Чиновники брали помощников на трапезы за государственный счет, потому последние были известны как паразиты, что в переводе означает «спутник трапезы», от корней «para» (рядом) и «sitos» (еда).

К римским временам это слово приобрело значение «нахлебник». Значение паразита снизилось в статусе от человека, помогающего выполнять общественную функцию ради того, чтобы стать гостем, явившимся на закрытый ужин, до шаблонного персонажа из комедий, пробирающегося внутрь притворством и лестью.

Средневековые проповедники и реформаторы называли ростовщиков паразитами и пиявками. С тех пор многие экономисты считают банкиров, особенно международных, паразитами. Перейдя в биологию, слово «паразит» стало применяться к таким организмам, как ленточные черви и пиявки, которые питаются за счет более крупных хозяев.
Безусловно, уже давно признано, что пиявки выполняют полезную медицинскую функцию: Джордж Вашингтон, а также Иосиф Сталин лечились пиявками на смертном одре не только потому, что кровопускание считалось лечебным (подобным образом современные монетаристы рассматривают финансовую экономию), но и потому, что пиявки вводят антикоагулянтный фермент, который помогает предотвратить воспаление и таким образом способствует выздоровлению организма.

Идея паразитизма как позитивного симбиоза воплощается в термине «принимающая экономика» – та, что приветствует иностранные инвестиции. Правительства приглашают банкиров и инвесторов покупать или финансировать инфраструктуру, природные ресурсы и промышленность. Местные элиты и государственные чиновники этих стран обычно отправляются в центр сосредоточения финансистов на обучение и идеологическую обработку, помогающие им принять эту систему зависимости как взаимовыгодную и естественную. Образовательный и идеологический аппарат страны подготавливается таким образом, чтобы представлять отношения кредитора и должника как взаимовыгодные.

Умный паразитизм против саморазрушительного в природе и экономике

В природе паразиты редко выживают, только лишь забирая. Они нуждаются в хозяевах, и симбиоз часто получается взаимовыгодным. Некоторые из них помогают своему хозяину выжить, находя больше пищи, другие защищают его от болезней, зная, что в конечном итоге они получат выгоду от его роста.

Экономическая аналогия появилась в XIX веке, когда финансовая аристократия и правительство сблизились, чтобы финансировать коммунальные услуги, инфраструктуру и капиталоёмкое производство, особенно в области вооружений, судоходства и тяжелой промышленности. Банковское дело эволюционировало от хищнического ростовщичества к лидерству в организации промышленности по наиболее эффективным направлениям. Такое позитивное слияние наиболее успешно прижилось в Германии и соседних с ней странах Центральной Европы. Деятели всего политического спектра от последователей «государственного социализма» при Бисмарке до теоретиков марксизма считали, что банкиры должны стать главными плановиками экономики, предоставляя кредиты на наиболее выгодные и социально-ориентированные цели. Возникло трехстороннее симбиотическое взаимодействие, сформировавшее «смешанную экономику» под управлением правительства, финансовой аристократии и промышленников.

На протяжении тысячелетий в разных регионах мира от древней Месопотамии до классической Греции и Рима храмы и дворцы являлись основными кредиторами, чеканившими и предоставлявшими деньги, создававшими базовую инфраструктуру и получавшими плату за пользование, а также налоги. Тамплиеры и госпитальеры возглавили возрождение банковского дела в средневековой Европе, чья экономика эпохи Возрождения и прогрессивной эры продуктивно объединяла государственные инвестиции с частным финансированием.

Чтобы сделать этот симбиоз успешным и свободным от особых привилегий и коррупции, экономисты XIX века стремились освободить парламенты от контроля зажиточных классов, которые преобладали в верхних палатах. Британская Палата лордов и сенаты по всему миру защищали свои интересы от более демократических правил и налогов, предлагавшихся нижней палатой. Парламентская реформа, распространяющая право голоса на всех граждан, должна была помочь избрать правительства, которые бы действовали в долгосрочных интересах общества. Государственные органы должны были играть ведущую роль в крупных капиталовложениях в дороги, порты и другие виды транспорта, связь, производство электроэнергии, коммунальные услуги, а также банковское дело без вмешательства в этот процесс частных получателей ренты.

Альтернативный вариант заключался в том, чтобы отдать инфраструктуру в частные руки, позволяя владельцам, извлекающим ренту, устанавливать поборы, чтобы взимать с общества все, что может принести рынок. Такая приватизация противоречит тому, что классические экономисты подразумевали под свободным рынком. Они представляли себе рынок, свободный от арендной платы, выплачиваемой наследственному классу землевладельцев, и от процентной и монопольной ренты, выплачиваемой частным владельцам. Идеальной системой был морально справедливый рынок, на котором люди получали бы вознаграждение за свой труд и предприимчивость, но не получали бы дохода, не внося положительного вклада в производство и связанные социальные нужды.
Адам Смит, Дэвид Рикардо, Джон Стюарт Милль и их современники предупреждали, что получение ренты грозит откачкой доходов и большим ростом цен, чем необходимо с учетом издержек производства. Их основная цель заключалась в том, чтобы помешать землевладельцам «жать там, где они не сеяли», как выразился Смит. Поэтому теория трудовой стоимости (обсуждаемая в главе 3) направлена на сдерживание землевладельцев, владельцев природных ресурсов и монополистов от установления цен выше величины издержек. В противоположность деятельности правительств, контролируемых рантье.

Большинство крупных состояний было нажито грабительским путем с помощью ростовщичества, военного кредитования и политических инсайдерских сделок с целью захвата земель и получения весомых привилегий монополистов. Все это привело к тому, что к XIX веку финансовые магнаты, землевладельцы и наследственная правящая элита стали паразитами, что нашло отражение в лозунге французского анархиста Прудона «собственность как воровство».

Вместо того, чтобы создать взаимовыгодный симбиоз с экономикой производства и потребления, современные финансовые паразиты выкачивают доходы, необходимые для инвестирования и роста. Банкиры и держатели облигаций истощают экономику принимающей страны, извлекая доход для выплаты процентов и дивидендов. Погашение кредита, его «амортизация», уничтожает хозяина. Слово амортизация содержит корень «mort» – «смерть». Заточенная под финансистов принимающая экономика становится моргом, превращается в кормушку для свободных от обязательств мародеров, которые берут проценты, комиссии и другие сборы, не внося своего вклада в производство.

Главный вопрос как в отношении подобной экономики, так и природы заключается в том, является ли смерть хозяина неизбежным следствием, или же можно развить более позитивный симбиоз. Ответ на этот вопрос зависит от того, сможет ли хозяин сохранять самообладание в случае атаки паразитов.

Взятие под контроль мозга носителя/правительства

Современная биология дает возможность проведения более сложной социальной аналогии с финансовой системой, описывая стратегию, которую паразиты используют, чтобы контролировать своих хозяев, отключая их защитные механизмы. Чтобы его приняли, паразит должен убедить хозяина, что никакого нападения не происходит. Чтобы добыть бесплатный завтрак, не вызывая сопротивления, паразиту нужно взять под контроль мозг хозяина. Сначала притупить осознание того, что к нему кто-то присосался, а затем заставить хозяина поверить, что паразит помогает, а не истощает его и умерен в своих требованиях, забирая лишь ресурсы, необходимые для предоставления своих услуг. Подобным образом банкиры представляют свои процентные платежи как необходимую и благотворную часть экономики, предоставляющую кредит на развитие производства и, таким образом, заслуживающую части дополнительных доходов, которые он помогает создавать.

Страховые компании, биржевые маклеры и финансовые аналитики присоединяются к банкирам в стремлении лишить экономику способности отличать финансовые претензии на богатство от реального создания богатства. Их процентные платежи и сборы, как правило, скрываются в потоке платежей и поступлений, циркулирующих между производителями и потребителями. Чтобы сдержать введение защитных правил, ограничивающих подобное вторжение, финансовая аристократия популяризирует «безоценочный» взгляд, что, мол, ни один сектор не эксплуатирует какую-либо часть экономики. Все, что берут кредиторы и их финансовые менеджеры, считается справедливой стоимостью услуг, которые они предоставляют (как описано в главе 6).

В противном случае, спрашивают банкиры, зачем людям или компаниям платить проценты, если не за кредит, который считается необходимым для роста экономики? Банкиры, а также их основные клиенты из сферы недвижимости, нефте- и горнодобывающей промышленности, а также монополии утверждают, что все, что они могут извлечь из остальной экономики, зарабатывается так же справедливо, как и при прямых инвестициях в промышленный капитал. «Ты получаешь то, за что платишь», – фраза, используемая для оправдания любой цены, какой бы дикой она ни была. Это беспочвенные рассуждения, в основе которых – тавтология.

Самым смертоносным успокоительным средством современности является мантра о том, что «все доходы заслужены». Подобная усыпляющая иллюзия отвлекает внимание от того, как финансовый сектор отнимает ресурсы у экономики, чтобы накормить монополии и живущие на ренту секторы, сохранившиеся с прошлых веков, в настоящее время дополненные новыми источниками монопольной ренты, прежде всего в финансовом и денежном секторах. Эта иллюзия встроена в автопортрет, который рисуют сегодняшние экономики, описывая циркуляцию расходов и производства посредством национальных счетов доходов и продуктов (NIPA). Как принято в настоящее время, NIPA игнорирует различие между производственной деятельностью и трансфертными платежами с «нулевой суммой», когда не получено ни продуктов производства, ни реальной прибыли, но доход выплачивается одной стороне за счет другой. NIPA определяют доходы сектора финансов, страхования и недвижимости, а также монополий как «прибыль». В этих счетах нет категории для того, что классические экономисты называли экономической рентой, бесплатного дохода без затрат труда или материальных активов. Тем не менее, все большая доля того, что в NIPA указывается как «прибыль», на самом деле представляет собой такую ренту.

Милтон Фридман из Чикагской школы считает девиз рантье «Бесплатных завтраков не бывает» подобием плаща-невидимки. Этот девиз означает, что паразитов, получающих доход без предоставления эквивалентной стоимости взамен, не существует. По крайней мере, в частном секторе. Осуждается только государственное регулирование, но не получение процентов. Фактически, налогообложение рантье – получателей дохода от бесплатных завтраков, «собирателей купонов», живущих за счет государственных облигаций, аренды собственности или монополий, – скорее осуждается, чем одобряется. Во времена Адама Смита, Джона Стюарта Милля и последователей теории свободного рынка XIX века ситуация была прямо противоположной.

Дэвид Рикардо сосредоточился в своей теории ренты на британских землевладельцах, умолчав при этом о финансовых рантье – классе, который Джон Мейнард Кейнс в шутку предложил усыпить. Землевладельцы, финансисты и монополисты выделяются как наиболее заметные «поедатели бесплатных завтраков». Поэтому у них самый серьезный мотив для отрицания этой концепции в принципе.

Привычными паразитами современной экономики являются инвестиционные банкиры с Уолл-стрит и управляющие хедж-фондами, которые совершают набеги на компании и опустошают их пенсионные резервы, а также арендодатели, которые обдирают своих арендаторов (угрожая выселением, если несправедливые и грабительские требования не будут выполнены), и монополисты, которые вымогают деньги у потребителей, устанавливая цены, неоправданные фактическими издержками производства. Коммерческие банки требуют, чтобы государственные казначейства или центральные банки покрывали их убытки, утверждая, что их деятельность по управлению кредитами необходима для распределения ресурсов, а ее прекращение грозит экономическим крахом. Итак, мы подошли к основному требованию рантье: «деньги или жизнь».

Экономика рантье – это система, в которой отдельные люди и целые сектора взимают плату за собственность и привилегии, которые они приобрели или, чаще всего, получили по наследству. Как заметил Оноре де Бальзак, самые большие состояния были накоплены в результате преступной деятельности или инсайдерских сделок, детали которых настолько скрыты в тумане времени, что они стали законными просто в силу социальной инерции.

В основе такого паразитизма лежит идея получения процента, то есть дохода без производства. Поскольку рыночная цена может значительно превышать величину реальных издержек, землевладельцы, монополисты и банкиры берут за доступ к земле, природным ресурсам, монополиям и кредитам больше, чем необходимо для оплаты их услуг. Современные экономики вынуждены нести бремя тех, кого журналисты 19-го века называли праздными богачами, писатели 20-го века – баронами-грабителями и властной элитой, а протестанты с акции «Захвати Уолл-стрит» – одним процентом богачей.

Чтобы предотвратить такую социально деструктивную эксплуатацию, большинство стран регулируют и облагают налогами деятельность рантье или сохраняют в государственной собственности объекты, которые их могут заинтересовать (прежде всего, базовую инфраструктуру). Но в последние годы регуляторный надзор систематически дает сбои. Отказавшись от налогов и правил, вводившихся в течение последних двух столетий, один процент самых богатых людей присвоил почти весь прирост доходов с момента краха 2008 года. Держа остальную часть общества в долгах, они использовали свое богатство и власть, чтобы получить контроль над избирательным процессом и правительствами, поддерживая законодателей, которые не облагают их налогами, и судей или судебные системы, которые воздерживаются от их преследования. Извращая логику, которая привела общество к регулированию и налогообложению рантье в первую очередь, мозговые центры и бизнес-школы предпочитают нанимать экономистов, которые представляют доходы рантье как вклад в экономику, а не как потери.



Исторически прослеживается всеобщая тенденция к тому, что получающие ренту завоеватели, колонизаторы или привилегированные инсайдеры захватывают власть и присваивают плоды труда и промышленности. Банкиры и держатели облигаций требуют процентов, владельцы земли и ресурсов взимают ренту, а монополисты занимаются взвинчиванием цен. В результате экономика, контролируемая рантье, навязывает населению жесткую экономию. Это худший из всех миров: даже в голодающих странах выплаты ренты раздувают экономические пузыри, увеличивая разницу между ценами и реальными, общественно необходимыми оптовыми и розничными стоимостями.

Изменение направления реформ со времен Второй мировой войны, в особенности с 1980 г.

Коренное изменение классической идеологии реформ в отношении регулирования или налогообложения доходов рантье времен индустриальной эпохи произошло после Первой мировой войны. Банкиры стали считать своими основными рынками недвижимость, права на полезные ископаемые и монополии. Кредитуя в этих секторах в основном покупку и продажу того, что позволяет извлекать ренту, банки предоставляли кредиты под залог того, что покупатели земли, ресурсов и монополий могли выжать из своих активов с помощью «взимания платы». В результате банки вытягивали ренту с земельных и природных ресурсов, которые, как ожидали классические экономисты, должны были служить естественными объектами налогообложения. Что касается промышленности, Уолл-стрит стала «матерью трестов», создавая монополии путем слияния для извлечения выгоды от монопольного положения.

Именно потому, что «бесплатный завтрак» (рента) был бесплатным, если правительства не облагали его налогом, спекулянты и другие покупатели стремились занять деньги, чтобы купить такого рода активы. Вместо классического идеала свободного рынка, в котором рента выплачивалась бы в виде налогов, «бесплатный завтрак» финансировался банковскими кредитами, чтобы спекулянты могли получать проценты или дивиденды.

Банки зарабатывают за счет налогов. К 2012 году более 60 процентов стоимости новых домов в Соединенных Штатах принадлежали кредиторам, так что большая часть арендной платы выплачивалась в виде процентов банкам. Домовладения демократизировались в кредит. Тем не менее банкам удалось создать иллюзию, что хищником является правительство, а не банкиры. Увеличение доли жилья в собственности привело к тому, что налог на недвижимость стал самым непопулярным, хотя снижение этого налога просто оставит владельцам домов больше дохода для выплаты ипотечным кредиторам.

Результатом отмены налога на собственность будет рост задолженности по ипотечным кредитам со стороны покупателей жилья, оплачивающих банковские кредиты по более высоким ставкам. В народе принято обвинять жертвы в том, что они влезают в долги – не только отдельных людей, но и целые государства. Хитрость этой идеологической войны состоит в том, чтобы убедить должников, что всеобщее процветание возможно, если банкиры и держатели облигаций будут получать свою прибыль, – настоящий стокгольмский синдром, при котором должники отождествляют себя со своими финансовыми похитителями.

Современная политическая борьба в значительной степени связана с иллюзией того, кто несет бремя налогов и банковского кредита. Основной вопрос заключается в том, вытекает ли из кредитования финансовым сектором процветание экономики, или же она обескровливается все более хищническими действиями финансистов. Доктрина, защищающая кредитора, рассматривает процент как отражение выбора «нетерпеливых» вкладчиков платить премию «терпеливым» людям, чтобы потреблять в настоящем, а не в будущем. Этот подход, берущий за основу свободу выбора, умалчивает о необходимости брать на себя все больше долгов, чтобы получить жилье, образование и просто покрыть основные расходы. Он также игнорирует тот факт, что обслуживание долга оставляет все меньше средств на товары и услуги.
Современные зарплаты все меньше и меньше обеспечивают то, что национальные счета доходов и продуктов называют «располагаемым доходом». После вычета пенсионных и социальных выплат, большая часть того, что остается, тратится на ипотеку или аренду жилья, медицинское обслуживание и другое страхование, банковские и кредитные карты, автокредиты и иные личные кредиты, налоги с продаж и финансовые сборы, входящие в цену товаров и услуг.

Природа дает полезную аналогию идеологическим уловкам банковского сектора. Инструментарий паразита включает в себя ферменты, модифицирующие поведение так, чтобы заставить хозяина защищать и лелеять его. Финансовые злоумышленники, вторгающиеся в экономику принимающей стороны, используют лженауку для логического обоснования паразитизма рантье. Считается, что он вносит свой продуктивный вклад, как будто опухоль, которую они создают, является частью тела хозяина, а не наростом, живущим за его счет. Нам пытаются продемонстрировать гармонию интересов между финансами и промышленностью, Уолл-стрит и Мэйн-стрит, и даже между кредиторами и должниками, монополистами и их клиентами. В национальных счетах доходов и продуктов нет категории незаработанного дохода или эксплуатации.

Классическая концепция экономической ренты подверглась цензуре, а финансы, недвижимость и монополии были названы «отраслями промышленности». В результате примерно половина того, что СМИ называют «промышленными прибылями», – это рента из области финансов, страхования и недвижимости, а большая часть оставшихся «прибылей» – монопольная рента за патенты (главным образом в сфере фармацевтики и информационных технологий) и другие законные права. Рента отождествляется с прибылью. Это терминология финансовых захватчиков и рантье, стремящихся избавиться от языка и понятий Адама Смита, Рикардо и их современников, считавших ренту паразитическим явлением.

Стратегия финансового сектора по доминированию над рабочей силой, промышленностью и государством включает в себя отключение «мозга» экономики – правительства, – а, следовательно, и отказ от демократических реформ по регулированию банковской деятельности и держателей облигаций. Финансовые лоббисты нападают на госпланирование, обвиняя государственные инвестиции и налоги в том, что они являются мертвым грузом, и не считая, что они направляют экономику к максимальному процветанию, конкурентоспособности, росту производительности и уровня жизни. Банки становятся центральными плановыми органами экономики, и их план состоит в том, чтобы промышленность и рабочая сила служили финансам, а не наоборот.

Даже если не считать эту цель осознанной, математика сложных процентов превращает финансовый сектор в башмак, подталкивающий большую часть населения к бедности. Накопление сбережений, нарастающих за счет процентов, которые превращаются в новые ссуды, открывает все новые и новые области для банкиров, выходящие далеко за пределы возможностей поглощения промышленных инвестиций (описанного в главе 4).

Кредиторы утверждают, что создают финансовую прибыль простым изменением котировок, выкупом акций, изъятием активов и привлечением заемных средств. В этом обмане теряется из виду то, что чисто финансовый способ накопления богатства кормит паразита за счет простого обывателя, что противоречит классической цели повышения производительности при более высоком уровне жизни. Маржиналистская революция близоруко смотрит на небольшие изменения, принимая существующую среду как должное и считая любое неблагоприятное «нарушение» самокорректирующимся дефектом, а не структурным, приводящем к дальнейшей разбалансировке экономики. Любой кризис развития считается естественным результатом действия сил свободного рынка, так что управлять и облагать налогами рантье нет никакой необходимости. Долг не рассматривается как навязанный, только как полезный, но не как трансформирующий институциональную структуру экономики.

Столетие назад социалисты и другие реформаторы прогрессивной эры выдвинули эволюционную теорию, согласно которой экономика достигнет своего максимального потенциала, заставив постфеодальные классы рантье, помещиков и банкиров служить промышленности, рабочему классу и общему благосостоянию. Реформы в этом направлении подавлялись интеллектуальным обманом и зачастую прямым насилием в стиле Пиночета со стороны корыстных заинтересованных лиц. Эволюцию, которую надеялись увидеть классические экономисты свободного рынка – реформы, которые сдерживали бы финансовые, имущественные и монопольные интересы, – удалось подавить.

Итак, мы возвращаемся к тому факту, что в природе паразиты выживают, сохраняя своего хозяина живым и процветающим. Если же они поступают слишком эгоистично, заставляя хозяина голодать, то и сами подвергают себя опасности. Вот почему естественный отбор благоприятствует более позитивным формам симбиоза с взаимной выгодой для хозяина и паразита. Но по мере роста объема накоплений от процентной кабалы, в которую попадают промышленность и сельское хозяйство, домашние хозяйства и правительства, финансовый сектор начинает действовать все более недальновидным и разрушительным образом. Несмотря на все свои положительные стороны, современные финансисты высшего (и низшего) уровня редко оставляют экономике достаточно материальных активов для воспроизводства, а тем более для подпитки ненасытного стремления начислять сложные проценты и хищнически изымать активы.

В природе паразиты, как правило, убивают хозяев со временем, используя их тело в качестве пищи для собственного потомства. Аналогичная ситуация складывается и в экономике, когда финансовые менеджеры используют амортизационные отчисления для выкупа акций или выплаты дивидендов вместо пополнения и обновления основных средств. Капиталовложения, научные исследования и разработки, наём сотрудников сокращаются, чтобы обеспечить чисто финансовую отдачу. Когда кредиторы требуют программ жесткой экономии, чтобы выжать «то, что им причитается», позволяя кредитам и инвестициям расти экспоненциально, они сокращают промышленность и создают демографический, экономический, политический и социальный кризис.

Это то, что мир наблюдает сегодня в Ирландии и Греции. В Ирландии большой долг по недвижимости, который лег на плечи налогоплательщиков, а в Греции – неподъемный государственный долг. Эти страны теряют население из-за ускоряющейся эмиграции. С уменьшением заработной платы растет число самоубийств, сокращается продолжительность жизни и количество браков, падает уровень рождаемости. Неспособность реинвестировать достаточные доходы в новые средства производства ухудшает состояние экономики, стимулируя отток капитала в менее пострадавшие от жесткой экономии страны.

Кто понесет убытки от перенасыщения финансового сектора за счет промышленности?

Главный вопрос, стоящий перед нами в 21 веке, заключается в том, какой сектор получит достаточный доход, чтобы выжить без потерь, ухудшающих его положение: индустриальная экономика или ее кредиторы?

Реальное восстановление экономики потребует длительного сдерживания финансового сектора, ибо он настолько близорук, что его эгоизм вызывает общесистемный коллапс. Сто лет назад считалось, что для того, чтобы избежать этого, нужно сделать банковскую деятельность публичной. Сегодня эта задача усложняется тем, что банки превратились в практически не поддающиеся воздействию конгломераты, привязывающие спекулятивную деятельность Уолл-стрит и ставки деривативов к обслуживанию расчетных и сберегательных счетов и базовому кредитованию потребителей и бизнеса. Современные банки слишком большие, чтобы допустить их банкротство.

Современные банки стремятся прекратить дискуссии на тему того, что чрезмерное кредитование и дефляция долга приводят к жесткой экономии и экономическому спаду. Неспособность преодолеть ограничения платежеспособности экономики грозит погрузить рабочий класс и промышленность в хаос.

В 2008 году мы наблюдали генеральную репетицию этого шоу, когда Уолл-стрит убедила Конгресс, что экономика не сможет выжить без помощи банкиров и держателей облигаций, чья платежеспособность считалась необходимым условием функционирования «реальной» экономики. Спасались банки, а не экономика. Долговая опухоль сохранилась. Домовладельцы, пенсионные фонды, финансы городов и государств приносились в жертву по мере сокращения рынков, инвестиции и занятость последовали их примеру. «Спасение» с 2008 года приняло форму выплаты долгов финансовому сектору, а не инвестиций, которые помогли бы экономике расти. Такого рода «зомби-экономия» разрушает экономические отношения между производителями и потребителями. Она обескровливает экономику, утверждая, что спасает ее, подобно средневековым врачам.

Финансисты, извлекая ренту, истощают экономику, монополизируя рост доходов, а затем используя их хищническим образом для усиления степени эксплуатации, а не для того, чтобы вытаскивать экономику из долговой дефляции. Их цель заключается в получении дохода в виде процентов, сборов и погашения суммы долгов и неоплаченных счетов. Если финансовый доход является грабительским, а прирост капитала не заработан собственным трудом, то не стоит приписывать одному проценту населения создание 95 процентов добавленного дохода начиная с 2008 года. Они получили этот доход за счет 99 процентов населения.

Если банковский сектор действительно предоставляет услуги, генерирующие огромные средства для одного процента населения, то почему его нужно спасать? Если после спасения финансовый сектор демонстрирует экономический рост, то как это помогает промышленности и рабочей силе, чьи долги остаются на балансе? Почему бы не спасти рабочих и материальные капиталовложения, освободив их от долговых расходов?

Если доход отражает производительность, то почему заработная плата стагнирует с 1970-х годов, хотя производительность растет, а прибыль, получаемая банками и финансистами, не помогает? Почему современные национальные счета доходов и продуктов не включают концепцию незаработанного дохода (экономической ренты), на которой концентрировалась классическая теория стоимости и цен? Если основа экономики действительно заключается в свободном выборе, то почему пропагандисты интересов рантье сочли необходимым исключить историю классической экономической мысли из учебной программы?

Стратегия паразита состоит в том, чтобы успокоить хозяина, блокируя постановку таких вопросов. В этом суть постклассической экономики, закостеневшей благодаря защитникам рантье, антиправительственным, антирабочим «неолибералам». Их устремления направлены на то, чтобы доказать, что жесткая экономия, получение ренты и дефляция долга – это шаг вперед, а не убийство экономики. Только будущие поколения смогут осознать, что подобная саморазрушительная идеология обратила вспять просвещение и превратила современную мировую экономику в один из величайших олигархических конгломератов в истории цивилизации. Как шутил поэт Шарль Бодлер, дьяво